Рассказ про вторые роды путем кесарева сечения

Вторые роды сродни второму парашютному прыжку: о многом знаешь, иллюзии утрачены, легкомысленной наивности простыл и след... Девять дней, вновь проведенных в роддоме, стали для нашего автора, как и для любой другой женщины, испытанием. Но на сей раз ей удалось посмотреть на себя и «процесс» отстраненнее

День первый. Поступление

Этим абитуриентским словом называют прибытие в роддом. Что до меня, то я приезжаю в заранее выбранную клинику чуть раньше указанных врачом сроков — по медицинским показаниям мне должны делать кесарево сечение. Хирург (из-за которого и была выбрана именно эта клиника) уговаривал меня «походить» еще немного, но мне все время казалось, что процесс вот-вот начнется.
Тетеньки в приемном покое интересуются, не собираюсь ли я у них, часом, зимовать: и вправду, мой багаж выглядит внушительно. Помимо указанных в правилах халата, ночной сорочки, бритвенного станка, комлекта постельного белья, паспорта и страхового полиса у меня имеются: блокнот и ручка, два глянцевых журнала, один роман, телефон с подзарядкой, электрочайник, чашка, вилка, туалетная бумага, фотографии детей-двойняшек, фен, косметика, вязание... Прямо в приемном покое велят переодеться (нижнее белье, как в «Основном инстинкте», отменено на все время пребывания в роддоме) и приглашают к столику. Мою обменную карту тщательно читают и изучают. Я чувствую себя, как на экзамене. Надо сказать, что я «поступаю» в контрактный блок. То есть оплачиваю клинике все медицинские услуги от поступления до выписки.

В коридоре сидит очередь из таких же, как я, контрактниц — вид у женщин тоскливый: все устали, всем хочется освободиться от ноши и увидеть, наконец, своего малыша. Я прихожу к выводу, что у меня довольно маленький живот, но хожу так же, как все, по-утиному и придерживаю руками поясницу.
Мне достается отдельная палата. Распаковываю вещи, обживаюсь и начинаю читать роман Артуро Переса-Ре-верте. Радует, что энцефалопатия беременных не окончательно овладела моими мозгами, и я почти сразу вспоминаю, что по этому роману снят фильм «Девятые врата» с Джонни Деппом.

Звоню домой. Пытаюсь вязать и распускаю ряд за рядом, потому что результат не нравится. Нервничаю. Спасаюсь умиротворяющим воркованьем глянцевых статей.

Каждый час приходит кто-нибудь из врачей или медсестры. Сдаю несколько анализов, прохожу еще какие-то исследования. Мне говорят, что решение о дне операции будет принято завтра. Ночью почти не сплю, как и весь последний месяц.

День второй. В ожидании

Последние 24 часа перед встречей с малышом. Или нет? Врачи не говорят ничего определенного: одним кажется, что оперировать рано, другие считают — в самый раз. Я чувствую, что пора, но меня никто не слушает. Еще возникает путаница со сроками: по моим подсчетам, у меня 39 недель беременности, по врачебным — 38. Если учесть, что предыдущая беременность двойней тоже окончилась кесаревым, то сильно тянуть с операцией, как мне кажется, не стоит — рубец может не выдержать нагрузки. На УЗИ сказали, что ребенок вполне зрелый, но в роддоме делают еще одно УЗИ, допплерометрию, проводят все и всяческие исследования.

Снова звоню домой. Все близкие так привыкли к моему животу, что я совершенно спокойно могла бы остаться беременной навсегда — это бы никого не удивило. Еще я думаю о том, что слонихам хуже, чем мне: они носят малыша не 9 месяцев, а целых полтора года. Зато рыбам и птицам лучше: бросили икру или снесли яйца — и могут летать и плавать в свое удовольствие, а человеческие самки вынуждены носить тяжеленный живот. Я, правда, очень устала и очень, очень боюсь.

В столовой все сидят спаянными группками и говорят только о беременности и предстоящих родах! Я бы с удовольствием обсудила что-нибудь нейтральное, например Джонни Деппа. Но знаю, что буду при этом выглядеть странновато, поэтому молча доедаю суп и ухожу к себе в палату.

Как только удается заснуть, является врач и говорит, что «по ряду причин» они приняли решение оперировать меня завтра, причем самой первой, с раннего утра. Я чувствую нечто похожее на радость. К вечеру является анестезиолог. Я очень плохо переношу обычный общий наркоз и теперь прошу сделать мне спинальную анестезию. Врач, к счастью, не находит никаких противопоказаний и объясняет, чем спинальная анестезия отличается от эпидуральной. Спинальную делают при помощи очень тонкой иголки, а в эпидуральной задействуется катетер. Все это хозяйство вводится рядом со спинным мозгом, и нижняя часть тела на некоторое время теряет чувствительность. Впрочем, при эпидуральной анестезии женщина все-таки чувствует, как к ней прикасаются, а при спинальной не чувствует ничего, хотя и находится в полном сознании.

К вечеру отправляюсь в душ, потом долго и старательно укладываю волосы феном. Смешно, зато от этих простых действий не так страшно. Ужинать мне уже не разрешают — подготовка к завтрашнему наркозу.
На ночь дают таблетку снотворного, поэтому я крепко засыпаю. Мне снится мой малыш. До завтра, дорогой...

День третий. Мой мальчик

В операционной мне наконец-то становится страшно. Анестезиолог, молодой и симпатичный, говорит, что все будет в порядке. Меня раскладывают на операционном столе, и я молча лежу — в стерильной рубашке и с полным отсутствием мыслей в голове. Медсестры готовят какие-то препараты. Потом снова появляется анестезиолог и велит мне сесть. Исследует мой позвоночник и делает укол той самой тонкой иголочкой. Совсем не больно. Меня снова укладывают на стол (я напоминаю себе празднично приготовленную индейку), и уже через полминуты полностью теряется чувствительность ниже пояса.

Операционная немедленно наполняется людьми. Спрятанные под марлей уши придают им сильное сходство с Чебурашками. Один из Чебурашек радостно подмигивает мне, и я с удивлением узнаю в нем своего хирурга. Прямо по границе, отделяющей нижнюю, временно бесчувственную часть живота, устанавливают небольшую ширму, которая мешает (и правильно делает!) мне видеть то, что происходит внизу. Со мной общается только анестезиолог — он очень заботлив и не дает мне испугаться.

Уже через две минуты слышу пронзительный крик. Не верю ушам своим — уже? Тяжесть долгих девяти месяцев, мучения, ожидание — и вот так быстро он появился на свет?!

Я знала, что это будет мальчик. Мой мальчик! Его показывают мне, и я сразу чувствую безграничную нежность. Хочется прижать его к себе и никому не отдавать. Но педиатры не дремлют — уносят малыша на «обработку» и взвешивание. Потом сообщают мне результат: вес 3 450, рост 53 см — и еще раз бегло показывают малыша. У него вполне осмысленный (учитывая срок пребывания на этой земле) вид и роскошная прическа. Я спрашиваю, когда мне его принесут. Обещают к вечеру.

Доктора продолжают свой труд. Теперь они заняты мной. Достать малыша было делом двух минут, а привести «в обратный вид» маму — делом сорока. Я чувствую себя замечательно, и то, что у меня как будто нет ног, мне совершенно не мешает.

Но вот все окончено. Меня перекладывают на каталку и вывозят из операционной. Тем не менее, я должна пробыть в здешнем предбаннике как минимум час — во избежание осложнений. Анестезия медленно, но верно отходит. Я чувствую возвращение ног и первые боли. Анестезиолог говорит, что боль будет очень сильной, да я и сама это знаю. Мне делают укол и отвозят наконец в реанимацию.

Пока я лежала в операционном предбаннике, мимо провезли еще одну каталку, и через 15 минут я услышала еще один громкий крик. «Тоже мальчик, — сказал мне анестезиолог. — Сегодня почему-то одни мальчики!» Я звоню по телефону мужу, маме, подругам и даже на работу. Никто не верит, что я родила всего лишь час назад.

В реанимации меня перекладывают на кровать и ставят капельницу. Нещадно колют обезболивающее. Тем не менее, боли остаются такими сильными, что я плачу. Эйфория возвращается, когда мне приносят сына. Он сразу же берет грудь, а я снова чувствую себя самой счастливой. Потом его уносят в детское отделение. Пока я не встану, о нем будут заботиться тамошние медсестры. Хотя я бы предпочла все делать сама.
Здесь, кроме меня, еще четыре женщины. Всем нам одинаково хорошо на душе и очень больно телесно.
Засыпаю рано и сплю крепко до утра. Живот болит даже во сне.

День четвертый. Возвращение тела

Боже ты мой, как сильно все болит! Найти удобное положение в кровати очень сложно, потому что при попытке «переворота» начинаются уже просто какие-то запредельные болевые ощущения. Стоит немного притерпеться, как тут же приходят врачи: сначала дежурный, потом обход, потом — мой хирург. Всех интересует мой живот. Его нещадно мнут, вызывая новые и новые спазмы. А еще говорят, что кесарево сечение — самый несложный способ рождения... Нет, во всем есть свои плюсы и минусы.

Мне колют антибиотики, что меня сильно расстраивает, ведь и малыш тоже получает их вместе с моим молоком. Молока, впрочем, пока еще нет, только молозиво, но уже с антибиотиками. Что делать — операция есть операция!

Приходит педиатр, объясняет, что ребенок у меня «неплохой» и чем скорее я поправлюсь, тем быстрее мне его отдадут. Я тут же начинаю просить, чтобы меня перевели из реанимации в послеродовое. Так хочется скорее взять к себе малыша, что даже боли становятся меньше. Или это самовнушение? Во всяком случае, я честно встаю и делаю шаги по палате: мои «соратницы» уверяют, что я хожу удивительно прямо в отличие от них.
Обсуждаем детские имена.
В обед приносят передачу от мамы — нам уже разрешают нормальную пищу, а я чувствую дикий голод. Привыкаю к болям или они угасают?

Вечером хирург еще раз осматривает меня и соглашается перевести в послеродовое. Палата очень даже симпатичная: светлая, теплая, с холодильником и душевой кабиной. Еще из реанимации звонила мужу, и они с моей мамой сразу же поехали, чтобы успеть в часы посещения. Разрешение родственных визитов — еще один плюс «контрактного» положения. Как раз и малыша приносят на кормление. Муж и мама любуются им, пока я корчусь на кровати. Мной любоваться пока еще достаточно сложно. Живот, кстати, никуда не делся. Прошу маму, чтобы прислали мне послеродовой бандаж. Потом они уходят, и малыша, к моему несчастью, тоже уносят. Говорят, что мне надо немного окрепнуть.

Ко мне возвращается бессонница. Ночью лежу без сна и разглядываю бантики на шторах. В коридоре шумят ночные медсестры. За стеной плачет чей-то малыш. Часам к двум все стихает. В шесть утра приносят сына на кормление, и только после этого я засыпаю.

День пятый. Молоко и слезы

Уколы мне делают четыре раза в день — на попе уже просто не осталось живого места. Да еще и уколы какие-то особо противные — щиплючие и болезненные. Я даже плачу.

Появляется молоко. Малыш подолгу сосет грудь, и мне все труднее смиряться с тем, что его всякий раз уносят. Прошу оставить его хотя бы на два часа. Он такой маленький, такой сладкий! Стою, скрючившись над его кроваткой, и смотрю на него, смотрю. Одновременно чувствую жуткую тоску по своим детям, оставшимся дома с мамой. Как они там без меня? Еще придется объяснять потом, что за младенца я домой принесла. Они ведь маленькие, не понимают что к чему.
За обедом встречаюсь со своими подругами по реанимации. Мы пятеро сидим за столом, а все остальные женщины стоят. Они рожали нормальным способом и теперь не могут, бедные, сидеть. У некоторых женщин совсем не видно живота. Зато есть и такие, что словно и не рожали, но уже в другом смысле — выглядят, как беременные.

После обеда приезжает муж. Я так рада его видеть! Он сидит долго-долго. Внезапно я чувствую слабость. Тут как раз приносят градусник. У меня 38,7. Медсестра бежит за доктором, меня волокут на осмотр, потом ставят капельницу. Говорят, что кормить малыша с такой температурой нельзя. Я опять плачу. Мужа к тому времени просят уйти, но он еще долго не уходит, держится за спинку кровати.

Температура падает, и мне сразу становится легче. В 24.00 приносят сына, я кормлю его и успокаиваюсь. Сплю опять очень плохо и тревожно. Теперь в голову лезут дурацкие мысли, что из-за температуры нас не скоро отпустят домой.

День шестой. Вот ваш мальчик!

С утра мне первым делом измеряют температуру — и ура! Я в полном порядке. Чувствую себя так, что могла бы горы свернуть и, уж во всяком случае, взять на себя уход за маленьким мальчиком, который все еще находится в детском отделении. Педиатр, зашедшая ко мне, соглашается, и уже через десять минут сына отдают мне насовсем. В проштампованных пеленках и прожаренных в автоклаве распашонках он выглядит особенно беззащитным. Я наконец-то понимаю смысл выражения «не могу наглядеться».

Малыш все время спит. Изредка просыпается, ест и опять засыпает. Я в смятении — нормально ли это? Педиатры смеются: именно так и должен вести себя младенец. Мои двойняшки совсем не спали первые три месяца, и я была готова к тому же.

Приезжает мама — привозит еды на целую гвардию. Впрочем, на аппетит я пожаловаться не могу. Спрашиваю у мамы, не кажется ли ей, что я уже очень сильно похудела? Маме не кажется. В самом деле, живот так и не думает «уходить». К счастью, я прекрасно помню, какое долгое было у нас с ним прощание после первых родов, но в конце концов я его победила.

Боли практически исчезли, возвращаются редко, но метко.
Ночью малыш решает «погулять», и это скрашивает мою бессонницу.

День седьмой. Чемпион по сну

Малыш нее время спит! Мне становится скучно — я «добила» все чтение и теперь схожу с ума от безделья. К счастью, приезжает сестра — привозит мне бандаж и парочку новых журналов. В бандаже чрезвычайно удобно, и живот уже совсем не болит.

Малыш спит. Мировой рекорд по сну! Сестра говорит, что я дурочка и не понимаю своего счастья. Что он только в первый месяц будет так спать.

Начинаю одолевать врачей страстными просьбами отпустить меня домой. Они в ужасе машут руками. Мне придется подождать моего хирурга. Только он волен принять решение.

К вечеру мне разрешают в первый раз принять душ. Какое блаженство! Чувствую себя новым человеком! Мою и тщательно укладываю волосы. Малыш просыпается, но не оценивает мамину прическу — жадно ест и засыпает снова.

Как жаль, что сюда не разрешают привозить детей. Я так скучаю по моим теперь уже «старшим»! Звоню домой.

Ночью снова «гуляем», наверху рождаются новые дети.

День восьмой. Озверение

Я окончательно озверею, если нас завтра не выпишут! Малыш спит, ест и снова спит. В косметичке нахожу кучу всяких пробников. Теперь у меня наконец-то появилось время их использовать. Умащенная ложусь в кровать и засыпаю. Меня будит дежурный врач сообщением о том, что мой хирург сегодня не придет. Я в слезах звоню ему на мобильный, и мы договариваемся, что он посмотрит меня завтра рано утром, но о выписке он даже речи не ведет.

Между тем, я чувствую себя абсолютно полноценным человеком. Палата мне уже осточертела, и до ужаса хочется домой. Пока малыш спит, навещаю своих подруг по реанимации. Оказывается, всем, кроме меня, сделали УЗИ. Это якобы обязательная процедура, предшествующая выписке. Прошу медсестру сделать УЗИ и мне. Ссылаюсь на желание врача (небольшое лукавство). УЗИ показывает, что у меня все нормально, и по идее нас можно выписывать.

Звоню домой, выясняю, как там дела. Семейство мое страшно соскучилось, и я тоже.
Ночью спим оба — и я, и малыш.

День девятый. Домой!!!

Врач приходит раным-рано, но я уже давно проснулась, приняла душ и покормила малыша. После осмотра он говорит строгим голосом, что меня еще рано выписывать, но я умоляю его изо всех сил. В конце концов, он отпускает меня, взяв обещание немедленно позвонить ему в случае каких-то проблем. Я бегу собираться. Ужас сколько у меня вещей! Звоню домой, сообщаю, что нас выписывают.

Малыш решает немного «погулять», но я все равно успеваю собраться к назначенному часу. Делаю макияж — за время пребывания в роддоме я сильно от него отвыкла. Приятно смотреть на себя в зеркало, хотя лицо осунулось от недосыпов.

Разношу пакеты с подарками по отделениям: дородовое, детское, послеродовое.

Вместе с малышом и вещами приходим в «выписную». Медсестра одевает малыша в заранее приготовленный костюмчик, я рядом переодеваюсь в «гражданское». В гардеробе встречаются беременные женщины. Я чувствую себя невесомой рядом с ними... Предвкушаю, как уже через пару месяцев влезу в любимые джинсы.

Нарядные и счастливые выходим к родне и друзьям. Мне дарят роскошные букеты, малыш получает огромного плюшевого слона, а медсестра — конфеты и цветы.

Фото на память, и можно усаживаться в машину. Малыш сразу засыпает, ему не привыкать — я сидела за рулем вплоть до того дня, как лечь в роддом. В болтовне и гвалте выезжаем со двора. Я в последний раз смотрю на окна с цифрами из лейкопластыря, обозначающими номера палат. В голове звучит фраза, сказанная медсестрой на прощанье: «Приходите к нам еще!»